«"Она" пленила двор Екатерины II прекрасными манерами, живым умом, женской пластичностью и безупречным вкусом. За ней волочился шлейф ухажеров, но она, как кажется, была стойкой и неумолимой. Какой-то князь, не найдя взаимности и исстрадавшись по ее пухлым формам, уже был готов покончить с собой. Кто-то спился от любовной тоски, кто-то и вовсе потерял голову. Да и самой Екатерине пришлась по нраву экстравагантная француженка, особенно же доставляли удовольствие совместные прогулки и долгие беседы-дискуссии по самым различным темам, не исключая и политическую. Но вот дело, по-видимому, зашло уж слишком далеко... В своем будуаре императрица, оправляя туалет, обнажила грудь, что-то попросила помочь французскую фаворитку и подметила-таки, как вдруг зарумянились ее щеки, как дрогнули руки. Уступая натиску российской самодержицы, в отчаянии опустившись на колени, француженка в конце концов признается в своем... мужском поле»Шевалье д'Эон (d'Eon), шпион Людовика XV, был великодушно

прощен, настолько Екатерина была поражена его даром перевоплощения, его умением быть женщиной.

Шевалье д'Эон

Шпион наблюдает - это его "поручение". При этом тот, за кем наблюдает шпион, наблюдает засамим наблюдателем, что требует от наблюдателя за наблюдающим постоянно наблюдать за самим собой. В этой игре всегда присутствует и Другой, наблюдающий и за наблюдателем, и за наблюдающим за наблюдателем, и за наблюдением наблюдателя за наблюдающим, и за наблюдением наблюдателя за самим собой.

Каждый - наблюдатель, и у каждого - свое поручение. Наблюдатель может не знать о присутствии поручения в его жизни. Наблюдатель знающий может ошибаться в интерпретации поручения - ввиду утраты шифра, провала явок, потери связи с центром. Наблюдателя может подвести зрение, и тогда он видимость примет за истину или истину - за дезинформацию (случай Эдипа). Ни не-знание, ни ошибка не отменят поручения, не отменят ответственности за его неисполнение. У наблюдателя нет дублера, нет алиби в бытии, в исполнении своей судьбы.

Фань Вэньлань рассказал о событиях, произошедших в Китае, в 548 г. до н.э.: "сановник из княжества Ци, Цуй Чжу, убил циского правителя. Главный историограф сделал запись: "Цуй Чжу убил своего князя". Цуй Чжу разгневался и убил историографа за такую запись. Тогда два его брата повторили эту запись в хронике, и тоже были убиты Цуй Чжу. Когда же и последний, оставшийся в живых брат историографа написал эту же фразу, Цуй Чжу уже не решился его убить".

Эта история отчасти объясняется особенностями зарождения историографии Китая, которая была связана с ритуалом гадания. Регулярно составлявшиеся гадательные тексты включали наряду с упоминанием предмета гадания и ответа на заданный вопрос, так же и результативную часть, содержащую сведения о том, как проявились сделанные жрецом предсказания. Анализ некоторых текстов позволил установить, что сообщения предназначались не потомкам, а предкам. Для общения с предками существовал особый письменный язык, отличающийся от устного наличием осознанных специальных правил. Тексты составлялись во всех провинциях и затем передавались в столицу империи, в центральный архив, где множество текстов соединялись (формально) в единый Текст¹. Фактически же каждая сделанная запись становилась частью этого Текста в момент написания. Наблюдатели-историки прекрасно осознавали возможные последствия неточности передаваемой предкам информации, и ради соблюдения установленных правил изложения событий могли даже пожертвовать жизнью.

После убийства правителя княжества Ци все знали, кто совершил это убийство. Это знали в самом княжестве и за его пределами. Сделанная историком-наблюдателем запись - "Цуй Чжу убил своего князя" - предназначалась предкам. Цуй Чжу убивает историка. Почему? Возможны несколько вариантов ответа.

Цуй Чжу опасался гнева предков больше гнева современников (современники могут убить, но это можно предотвратить; предки могут изменить судьбу, а это неотвратимо).

Цуй Чжу опасался реального гнева со стороны правителя Китая. То есть он опасался не устного слова (информация об убийстве не могла не быть известной правителю Поднебесной), но письменного слова - слова наблюдателя-историка, которое, будучи зафиксировано на бумаге, становилось письмом, адресованном предкам. Дойдя до столицы, до Архива, это письмо должно было получить как входящий, так и исходящий номера и стать "документом", с которым уже уже нельзя было не считаться.

В любом случае, при любой интерпретации историк для Цуй Чжу был шпионом, и был убит как шпион.

В средневековом Китае были "шпионы жизни" и "шпионы смерти". "Шпион жизни" должен был перейти на территорию противника, собрать необходимую информацию и вернуться. "Шпионами смерти" называли послов, основной задачей которых была передача противнику дезинформации. Послы, выполнив свою миссию, оставались заложниками, и когда обман обнаруживался, их убивали.

Многие культурные герои, персонажи мифов о творении мира, - шпионы. Они были "шпионами" до появления профессии и ведомств, заинтересованных в их вербовке и перевербовке. Они были шпионами, но не знали о том, что они шпионы. Они были шпионами по призванию, по определению, по факту первого перехода границы, по необходимости эту границу контролировать и пересекать. В мифе первые "шпионы" - воры. Они крадут у богов огонь, прочие культурные блага, без которых немыслимо начало жизни. Они крадут у богов Тайну, тайну жизни и смерти, без которой немыслимо появление человека как Человека. Творение мира сопряжено, если не с воровством, то с обманом, хитростью, нарушением всевозможных табу. Творение мира с необходимостью требует наличие существа с определенными задатками и способностями. Библейский змей "хитрее всех полевых зверей". Гермес в греческой мифологии - вестник богов, проводник душ умерших. Гермес постоянно пересекает границу между богами и людьми, между живыми и мертвыми.Гермес -покровитель путников, но также - вор, покровитель плутовства и воровства.

Во время ритуалов перехода - из старого года в новый, из жизни в смерть, из смерти в жизнь и т.п., - место культурного героя занимают трикстер,шут, юродивый, фармак. Они чуют смерть - человека, слова, дряхлеющего мира - и слетаются на запах падали. Отрывая от трупа куски мяса, выклевывая ему глаза, они отнимают, крадут у мертвого шанс остаться живым. Это - "шпионы смерти". Они не скрываются, напротив - вызывающе, провокационно, самоубийственно на виду.

Для Средневековья переход границы, отделявшей "настоящее настоящего" от "настоящего прошедшего", "настоящего будущего" (посюстороннее от потустороннего), был всегда Событием - важным, запоминающимся, но, судя по количеству таких переходов и текстам, в которых эти события фиксировались, - делом вполне обычным и историческим (т.е. эти события запоминались как реально произошедшие). Сомнение мог вызвать не факт посещения мира иного, но личность визионера. Если границу пересекал христианин, он мог принести лишь благую весть, а все непонятное в его рассказе придавало рассказу бóльшую ценность. Перешедший границу иноверец, язычник - враг, поэтому все то, что он там увидел и здесь пересказал, не могло не быть для Церкви и паствы ложью.

Крестовый поход именовался как "Путь Господень" или "поход по стезе Господней", религиозная цель похода формулировалась как освобождение Гроба Господня из рук "неверных". У крестоносца Жоффруа де Виллардуэна эта цель звучит иначе: "освобождение нашего Господа" ². Путь крестоносца (для средневекового сознания он - паломник, пилигрим, вступивший на путь святости) это путь в Иерусалим, путь к центру мира, путь в изначальные времена. Крестоносец пересекает и пространственные и временные границы, осознает себя современником великому событию Священной истории, в котором три времени соединились в одно.

До VII в. Церковь в своем стремлении уничтожить народную культуру, приравненную к язычеству, практически изгоняет из обихода рассказы о хождениях в загробный мир. Однако период с VII по X в. Жак Ле Гофф называет "великой эпохой видений потустороннего мира". Эта древняя традиция берет начало в рассказах о суде, который вершит владыка подземного мира Нергал; о посещениях царства мертвых шумеро-аккадским героем Ур-Намму, а затем Энкиду; о схождении Энея в Аид в IV книге "Энеиды" Вергилия. В Средневековье были известны и популярны иудео-христианские апокалиптические рассказы о посещении загробного мира, а также кельтские и ирландские рассказы.

В видениях, жанре христианской литературы, будущее реально присутствует в настоящем, что объясняет возможность визионеров говорить на любом языке, читать будучи неграмотными, предсказывать судьбы. В "Видении Тнугдала" странник обрел на миг чудесную способность одним взглядом охватить весь круг земной, а, узрев все сразу, получил обо всем увиденном ясное и полное знание. Данте, обретший в Раю способность к всевидению, так же увидел круг земной (Рай ХХХ, 90).

У Данте и прорицатели, и Улисс находятся в Аду, в Злых Щелях. Формально, топос 8 круга объединяет их как "обманщиков". Но можно предположить здесь и мотив "нарушенной границы". Улисс у Данте наказан смертью за то, что захотел увидеть "мир безлюдный" и пересек границу Геркулесовых столбов (Ад XXVI, 106-117), которые по античному мифу, поставлены героем как предел для мореходов (ср. так же мотив "нарушенной границы" в средневековых поэмах об Александре Македонском, стремившемся завоевать "сокрытые области мира"). Но и прорицатели у Данте нарушают "границу", отделяющую миры живых и мертвых: их взор "слишком вдаль проник" (XX, 38).

Петер Слотердайк